Лучшие лета нашей жизни

Михаил Голосовский

Я попал к Гранту Александровичу Генженцеву восьмиклассником и провел в его туристском лагере два года, что во многом сформировало мой характер и наложило отпечаток на дальнейшую судьбу. Я хочу поделиться воспоминаниями о Гранте Александровиче и понять, как он сумел так ненавязчиво нас воспитать.

*****************************************************************************

Июнь 1970 года. Мы, семеро одноклассников, приезжаем в туристский лагерь на Сходне. Смена уже началась. Нас встречает пожилой, слегка прихрамывающий человек с большими изучающими глазами. Он внимательно нас рассматривает, немногословно объясняет, что нас ждет в лагере. Он извиняется за то, что не может определить нас вместе, (группы уже сформированы), и раскидывает по трем группам.

Наше положение в лагере своеобразно. По туристскому опыту мы новички, а по возрасту – ветераны. К нам, «переросткам», Грант относился очень тактично, понимая наше двойственное положение. На второй день Грант созвал нас семерых, осведомился, как мы вписались в жизнь лагеря, и объявил: сегодня вечером все выступают в ночной поход на Клязьму. Также подчеркнул: мы первые получили эту важную информацию, ведь мы уже взрослые и не будем кричать о новости на всех перекрестках.

И вот я в тренировочном походе на Клязьму. Ночевка в лесу. Завороженно наблюдаю, как Миша Сарайников разводит костер. Неужели школьник может зажечь костер с одной спички? Не отхожу от него всю смену, пока не перенимаю всю костровую науку этого виртуоза.

На следующий день мы возвращаемся в лагерь и начинаются практические занятия: вязание узлов, укладка рюкзака, установка палатки. Процесс иллюстрируется легендами прошлых лет. Вот одна из них. Однажды Саша Штернберг – рыжий, яркий, экспансивный парень, влетел в палатку с криком «надеюсь, тут нет ничего моего», приземлился на кучу одежды в углу и тут же обнаружил, что раздавил отцовскую гитару. Так мы учились содержать палатку в идеальном порядке.

Серьезный, многодневный поход на Волгу. Плохо уложенный рюкзак бьет по спине, и я мечтаю о привале. Начинается дождь и, кажется, – все, сейчас остановимся переждать его и можно будет отдохнуть. На открытое место, прямо под дождь, выбегает тот самый легендарный Саша Штернберг, сбрасывает с себя рюкзак, штормовку, рубашку, и полуголый громко кричит «Лей сильней, лей сильней!». Заклинание действует, дождь удается заговорить, он прекращается, и мы снова продолжаем движение. Становится понятно: ветераны Гранта всесильны.

После изматывающего марша располагаемся на вечерний привал на берегу Волги в районе Конакова. Новичков начинают разыгрывать. Розыгрыши не жестокие, как в армии, но входят в ритуал. Например, старики вызывают новичка и, сдерживая улыбку, поручают ему сбегать за трансмиссией к старшему инструктору Ник Санычу. Новичок не знает, что такое трансмиссия, но стесняется спросить. Он отправляется на поиски трансмиссии и, таким образом, попадается. Других отправляют помогать готовить ужин и дают вроде бы вполне разумное задание – продуть макароны, поскольку они полые и за время пути и хранения в них могли завестись жучки и червячки. Я на это покупаюсь и, кажется, даже получаю пачку макарон для продувки. Меня спасает Сеня Цейтлин – у него на лице такая широкая улыбка, что даже я понимаю: это розыгрыш. Третьим поручают собрать шишки для растопки самовара и отводят определенный участок. Тут смеяться ни в коем случае нельзя, а нужно подождать, пока все шишки соберут и отнесут подальше - туда, где, якобы, установят самовар. А суть вот в чем: в хвойном лесу нужно расчистить от шишек место для палаток - иначе придется спать, как принцесса на горошине. Чем собирать шишки самому, можно задействовать ничего не подозревающих новичков. А шишки действительно хорошо горят и, если не для самовара, то для костра сгодятся.

Заканчивается моя первая смена в лагере на Сходне. Я жду не дождусь сентября чтобы записаться в кружок к Гранту и научиться у него всем туристским премудростям. Весь год прилежно хожу в кружок и на следующее лето 1971 года я уже опытный турист. В конце июльской смены новичок Саша Киреев смотрит на меня восторженным взглядом, в котором читается уважение к ветерану. Таким же взглядом я год назад смотрел на Мишу Сарайникова. Круг замкнулся.

*****************************************************************************

Теперь расскажу о Гранте и его лагере на Сходне не с точки зрения новичка, а так, как это видится сегодня, когда мне лет больше, чем было Гранту при нашей первой встрече.

Грант организовывал детский туризм в Доме пионеров Бауманского района. Весной проводилась агитация в школах, заинтересованные дети приходили во Дворец Пионеров на Стопани и для них устраивали майский поход. Те, кому этот поход нравился, отправлялись в летний лагерь на Сходне.

В 1970 в Москве перекроили границы районов, и у Гранта получился недобор – многие школы оказались теперь в другом, Первомайском районе. Поэтому, в виде исключения, в летний лагерь попали ребята из 2-ой математической школы Октябрьского района. Произошло это так. Сеня Цейтлин и Оля Уманская уже занимались у Гранта, но их родителям хотелось, чтобы к ним присоединился бы и Саша Королев, сын их общей подруги. Они попросили Гранта принять Сашу, а заодно с ним в лагерь отправилась целая группа его одноклассников - я в их числе. Грант, по-видимому, испытывал к нам какое-то особое уважение, поскольку в его районе математических школ не было. Однажды мы собрались на туристском слете на Протве, где проходили соревнования по туризму. Грант позвал меня и Мишу Беляева, дал компасы, и попросил поучаствовать в соревнованиях по ориентированию. Мы не умели ориентироваться по карте и пытались отказаться, но он убедил нас в том, что ученики математической школы способны разобраться на месте в таком деле. Так он в нас верил. Однако мы очень быстро заблудились. Все-таки туристским навыкам надо учиться.

Как лагерь функционировал с финансовой точки зрения, для меня всегда оставалось загадкой. Родители платили за месячную смену невероятно мало – 18 рублей. Эти деньги по идее уходили на еду, на железнодорожные и другие расходы. На железнодорожных билетах экономили, поэтому, когда группа ехала на поезде, инструктор брал на всех детские билеты до ближайшей станции. Таким образом, формальности были соблюдены, и мы получались уже не зайцы- безбилетники. Если появлялся контролер, он быстро отступал, видя два десятка младших школьников под предводительством девятиклассника.

На еду денег не разбазаривали, покупали самое простое - супы, компоты, каши. Однажды Грант привез из города клубнику - деликатес по тогдашней жизни. На каждого выходило по одной-две ягодке. Клубнику вымыли, положили в большую миску и пустили по кругу без всяких предисловий. Представьте себе, как мы выбирали эту свою ягодку – вроде надо выбрать какую получше, но с другой стороны - а что достанется последним? А как иначе- не выбирать же худшие ягоды. Когда всё было съедено, Грант объяснил нам как надо было действовать. Он никого не критиковал, а предложил брать пример с Аллы Штукиной которая брала клубнику, не глядя. Я хорошо запомнил этот урок и с тех пор так и поступаю.

Общей посуды не было. Приносили из дома подписанные миску, кружку, и ложку и сдавали в общий котел на кухню. Когда выступали в поход, забирали свою посуду и заботились о ней сами. Вспоминается забавная история связанная с посудой. Инструктор Толя попал к Гранту сразу после армии и со скрипом вписывался в жизнь лагеря. Раз в смену устраивали родительский день. и однажды кто-то из родителей привез мелкокалиберную винтовку. Толя решил всем продемонстрировать, какой он замечательный стрелок, поставил в качестве мишени свою деревянную ложку и выстрелил в нее с довольно большого расстояния. Он действительно был меткий стрелок. Попасть-то он попал, но его ложка после этого превратилась в дуршлаг. А запасных ложек ни у кого не было. Так снайпер Толя стал героем туристского фольклора.

Грантовский лагерь сочетал в себе лучшие черты пионерского лагеря и армейской базы новобранцев. С одной стороны, как в пионерском лагере, у нас проходили линейки, поднимали и опускали флаг На линейках отмечали тех, кто особенно отличился за предыдущий день. Я удостоился такой чести только в свой второй год. С другой стороны, как в армии, царила строгая дисциплина, мы получали наряды на работу, однако дедовщины не было. Наоборот - «старики» опекали новичков. Во время моего второго лета у меня появился подопечный шестиклассник, с которым у меня никак не складывались отношения. Своенравный, непослушный, он все делал наперекор – ну, никакого сладу. Однако Грант разглядел в нем личность и взял в августовский поход. Это был Андрей Дудинов, который впоследствии стал одной из ключевых фигур в лагере.

Наказания существовали, но все понимали, что они обоснованы. Вот характерный эпизод. Однажды в самом начале июльской смены мы ушли в тренировочный поход на Клязьму с ночевкой в лесу. На вечернем привале две старшие девочки пошли купаться на Клязьму. Помнится, я испытал шок, увидев, как две подруги дефилируют через весь палаточный лагерь в мокрых купальниках, демонстрируя свою самостоятельность. Значит все можно? Очевидно, Грант почувствовал всеобщее настроение раскрепощения и разложение, которое может за этим последовать. На следующий день, по возвращении в лагерь на Сходне, Грант молча отправил двух подружек домой без публичных разборов. Я едва знал этих девочек. но было очень их жалко - покинуть лагерь в самом начале смены! К тому же это была их последняя смена в лагере, на следующий год они уже поступали в институт. Но необходимость такого жесткого решения была всеми осознана и дисциплина сохранена. Девочки как-то пережили обиду и продолжали потом приходить на арбузники.

Родители уважали Гранта безмерно. Если их ребенок начинал плохо учиться, они не решались запретить ему ходить на кружок в виде наказания, а звонили Гранту и объясняли ситуацию. После занятий в кружке Грант беседовал с двоечником и объяснял ему, что на следующее занятие он должен придти с дневником. Если отметки в дневнике будут неподобающие, то можно сразу отправляться домой. Действовало безотказно - никто не хотел терять кружок.

Грант ненавязчиво воспитывал в нас самостоятельность. Сейчас это трудно себе представить – любой 12-13-летний школьник мог взять топор, наколоть дров для печки, свалить дерево и порубить его на дрова для костра. Вот характерный эпизод. В июле Грант вывозил нас на Селигер, где мы несколько дней жили на необитаемом острове. В отличие от лагеря на Сходне, где мы были постоянно заняты, (дежурства, тренировки, туристские занятия, хозяйственные работы) на острове нам предоставлялась полная свобода, поскольку предполагалось что вдали от соблазнов цивилизации нам не угрожала никакая опасность.

Три умельца (Саша Питаев, Витя Райкин, и я) решили сделать плот и покататься по озеру, благо плотничать мы у Гранта вполне научились. Мы благоразумно не сообщали никому о своих намерения, полагая: хотя все, что не запрещено, разрешено, лучше о наших планах не распространяться. Отошли подальше от палаточного лагеря, повалили несколько сосенок, отволокли к воде и стали думать, как их скрепить. Ну, точно, как Робинзоны. Обошли весь остров и на берегу нашли прибитую волнами досточку, из которой удалось извлечь четыре ржавых гвоздя. Ими скрепили по углам каркас плота. Остальное решили связать веревкой. Мы выпросили ее у инструкторов, причем, старались по возможности уклониться от объяснений. Весла вырубили топором из цельных сосновых стволов. Два палаточных штыря пошли на уключины. После двух или трех дней работы получился одноместный плот, и мы по очереди на нем катались.

Наша деятельность не осталась незамеченной. Как-то Галина Гавриловна, мама Любы Левиной и жена старшего инструктора Ник Саныча, увидела, как мы строим плот. Она с нами поговорила на светские темы, как со взрослыми, ни словом не упомянув о возможных опасностях нашего предприятия и, как выяснилось впоследствии, никому не сообщила про наш проект (а он действительно был сопряжен с немалой опасностью - ведь плот мог развалиться посередине озера). По словам Любы, Галина Гавриловна была отчаянная женщина, и, наверное, наша деятельность ей импонировала.

Как оказалось, инструкторы, у которых мы выпросили веревку, заподозрили что-то неординарное и в тайне за нами присматривали, но, так же как и Галина Гавриловна, не сообщали руководству. (Наверное, нелюбовь к стукачеству входила в грантовское воспитание). Когда наш плот был готов, мы перегнали его из «верфи» в соседний укромный заливчик, опасаясь, что его могут украсть. Не обнаружив плот в обычном месте, инструктор Витя Шамис и Саша Королев решили, что мы далеко уплыли и не можем вернуться, но не стали бить тревогу и обращаться к Гранту, а начали действовать самостоятельно - где-то достали лодку и поплыли по озеру нас спасать. Долго искали, не нашли, а когда вернулись, то обнаружили нас в палаточном лагере живыми и здоровыми. Нас они ни словом не укорили. Гранту тоже ничего не сказали, и я узнал об этой самоотверженной спасательной операции только спустя много лет.

Когда мы покидали остров, плот естественно остался там, а вот весла мы взяли с собой на память. Я помню с каким удивлением Грант смотрел на нас, когда мы шагали через лагерь к пароходу с цельно-выточенными сосновыми веслами. Было очевидно, что он ничего не знал о нашем опасном проекте, и хотя многим было известно о плоте – никто Гранту не сообщил- все предпочитали действовать собственными силами. Более того, глядя на весла, Грант по-видимому как следует оценил наши плотницкие способности. Во всяком случае, по возвращении в лагерь он поручил мне и Юре Базилевичу отремонтировать скамейку перед его будкой. За полдня мы фактически сделали новую скамейку и установили ее на старом месте, возле будки Гранта. Приятно сознавать, что после тебя в лагере на Сходне осталось что-то осязаемое.

Как двум взрослым - Гранту и Ник Санычу - удавалось держать в узде весь лагерь (80-100 человек), – трудно понять даже сейчас. Многим однако очевидно, что Грант обладал необыкновенным даром - от него исходили флюиды, которые всех и строили. Но в обычном смысле все держалось на иерархии. Лагерь состоял из новичков (12-13 лет), стариков (13-14 лет), и ветеранов (15-16 лет). Первые набирались опыта и считались «рядовыми», старики составляли костяк – из них отбирали командиров групп и их помощников. Инструкторами работали ребята после армии или, в виде исключения, особо опытные ветераны, чей авторитет не вызывал сомнений. Командиров групп назначали из старших школьников, часто девочек - их слушались охотнее, и у мальчиков не возникало желания бороться за лидерство. Но все же, авторитет начальства надо было поддерживать и культивировать. Вот две характерные истории на тему .

Витя Шамис рассказывает: в июле, когда весь лагерь отправлялся на Селигер, каждая группа получала свой маршрут, карты и кроки и шла самостоятельно. Все встречались на ночном привале. Однажды группы получили неправильные кроки, заблудились, и ночевали сами по себе . Одна группа даже попала в дебри, без воды, а еды у них оставалась одна селедка. Потом все как-то встретились, но вину возложили на инструкторов и командиров групп. (Среднее начальство еще может ошибаться, но высшее должно быть непогрешимо). Стариков сместили с должностей и сформировали из них отдельную группу. Когда же все вернулись в лагерь, организовали спортивные состязания между группами – полосу препятствий. Группа стариков бежала в полном составе против других сборных групп (по 7 человек) и выиграла состязание. «Старики» себя реабилитировали, и их авторитет был восстановлен.

А вот другая история, которой я сам был свидетель. Однажды мы стояли лагерем, кажется на Волге. На вечер назначили что-то особенное, для чего все группы весь день собирали дрова для костра. Сложили гигантский костер, три метра высотой. Наверное, на него ушло несколько кубометров дров. А когда весь лагерь собрался на церемонию, которую планировали начать с зажигания костра, то пошел дождь. Назначенный костровой не смог разжечь костер, его сменил более опытный турист, но тоже потерпел фиаско. Короче, костер не удалось разжечь никому. Грант и Ник Саныч благоразумно стояли в стороне и не вмешивались. Конечно, каждый бы из нас смог бы разжечь маленький костер под дождем - этому нас специально учили. Но зажечь огромный костер оказалось не под силу никому. Церемонию как-то скомкали и нас отпустили по палаткам. С одной стороны, мы были рады – никто не хотел мокнуть под дождем вокруг негорящего костра. С другой стороны, мы все-таки ожидали от грантовских ветеранов неординарных способностей, а они оказались обычными людьми.

Не исключено, что Грант уловил наше настроение, и на следующий день, когда дождь прекратился, созвал весь лагерь на пригорок, сам встал внизу на всеобщее обозрение, и сказал, что сейчас продемонстрирует сеанс гипноза и загипнотизирует кого угодно - мы сами можем выбрать, кого именно. Выбрали Надю Николаеву. Грант сделал над ней какие-то пассы, и она превратилась в сомнамбулу - с невидящими глазами выполняла все его команды, ходила направо-налево, собирала несуществующие цветы, и.т.п. Когда Грант ее расколдовал, она ничего не помнила. Все были поражены. Мы давно уже заметили, что у Гранта некий магнетический взгляд, но такого экстраординарного качества, как гипноз, никто не ожидал. В общем, авторитет начальника лагеря вновь поднялся на недосягаемую высоту.

В лагере на Сходне я, да и скорее всего, многие другие, впервые познакомились с туристскими и бардовскими песнями. Грант эти песни очень любил и всякий раз, когда шел дождь и делать все равно было нечего, мы собирались на веранде, служившей столовой, освобождали место для гитариста, ставили возле него стул для Гранта, и все вместе пели туристские песни. Начинали с «Баксанской», по-видимому, любимой песни Гранта, потом заводили «Я не знаю где встретиться нам придется с тобой», «Люди идут по свету», песни Визбора («Шхельда», «Лыжи у печки стоят»), Городницкого («По мерзлой земле мы идем за теплом», «Деревянные города», «От злой тоски не матерись»), песни Кукина про тайгу и туманы, и многие другие. Грант всегда отдавал предпочтение песням, которые поются все вместе (а «Печору» мы даже выводили на два голоса), поэтому песни как бы были безличными и имена авторов никогда не упоминали. Возможно, считалось что опытный турист должен знать наизусть и песни и авторов. Стесняясь обнаружить собственную безграмотность, мы втихую допытывали инструкторов, кто написал ту или иную песню. Они неохотно сцеживали информацию, но при этом оставались песни, чье происхождение оставалось неизвестным. По-видимому, только этим можно объяснить, как песня «Тум-балалайка» из репертуара сестер Берри попала в разряд туристских песен.

Мы так заразились этими песнями, что многие научились играть на гитаре. Помимо песен, которые мы пели хором, каждый гитарист имел свой личный репертуар. Мне довелось услышать только некоторых. Помню, как Саша Стальнов пел избранные блатные песни, Саша Штернберг - надрывные песни Высоцкого, а Саша Якобсон - ироничные песни Кима. Так мы познакомились со всем разнообразием авторской песни. Однажды что-то оттаяло в суровой душе Ник Саныча, и он спел нам малоизвестную песню Сергея Шабанского о том, как «казнили бродягу за грешные песни, крамольные песни о нашей земле». Поразило то, что Ник Саныч, которого никто не заподозрил бы в излишней чувствительности, носит в себе такую щемящую песню. К тому же эта песня сеяла семена вольнодумства в наших незрелых душах.

А вот Грант вольнодумцем не был. Он был коммунистом, и эта идеология органично входила в его цельную натуру. Мне хорошо запомнились его политинформации на занятиях в кружке - он находил простые человеческие слова о ситуации в стране и верил в то, что говорил. ( Что контрастировало со школьными политинформациями, где чувствовалось, как учитель делает над собой усилие, пытаясь убедить себя в правоте произносимого. ) Что притягивало Гранта к коммунизму, можно только гадать. Вероятно, какую-то роль играло то, что коммунистическая идеология была единственным моральным компасом советского человека. А то, что ориентироваться по жизни без компаса невозможно, знает любой турист.

*****************************************************************************

После Грантовской школы мне очень хотелось стать профессиональным туристом. В меня прочно въелась туристская романтика - костры, палатки, песни - и едва не заслонила более важные ориентиры. Я еще несколько лет видел своей жизненной целью еще более сложные походы в еще более удаленные точки Советского Союза. Грант вовсе не ориентировал нас в таком узком плане. Он всегда стоял выше наивной туристской романтики и через туристскую практику прививал нам человеческие качества. Он воспитывал нас не как спортсменов-профессионалов, а как достойных людей. По моему, у него получилось.

*****************************************************************************